«опять пойдут полки, подгоняемые одетыми и сытыми коммунистами, прячущимися за вашей спиной подальше от наших снарядов, чтобы угостить вас пулеметным огнем, если вы не захотите подставлять свою голову, защищая этих разбойников... Всех комиссаров, даже палачей из чрезвычайки…»
«Труженик, разве для того ты свергнул царизм и сбросил керенщину, чтобы посадить себе на шею опричников Малют Скуратовых с фельдмаршалом Троцким во главе?»
«Гнуснее и преступнее всего созданная коммунистами нравственная кабала: они наложили руку на внутренний мир трудящихся, принуждая их думать только по-своему, прикрепив рабочих к станкам, создав новое рабство"
Марк Вишняк.
Кронштадт с необычайной наглядностью, а потому и убедительностью обозначил тот процесс, который до того как бы оставался под спудом и скрывался во мраке охватившего обескровленную страну уныния, упадка сил и веры. Восстание в Кронштадте оказалось неожиданностью даже для наиболее прозорливых. Кто мог предполагать, что крамола проникла так глубоко; что, не остановившись перед «красой и гордостью» большевизма, она захватила первую и неприступнейшую его цитадель?!Возникшее стихийно, внезапно, почти нечаянно кронштадтское восстание поражает той непосредственностью, с которой оно протекало. Самопроизвольное и неподготовленное, оно обходилось всецело, от начала и до конца, собственными средствами, без политического руководства и без технической помощи извне. В этом была и сила, и, вместе с тем, слабость движения. Мало кому известные до того, как они стали вождями, Петриченко, Яковенко, Кильгаст, Архипов и другие должны были в самих себе искать и находить быстрые решения в чрезвычайно сложной обстановке. И, если эти решения кажутся не всегда удачными, иногда наивными, порою сбивчивыми и неверными, — кто скажет, кто рискнет сказать, что другие, даже более их искушенные, в тех же условиях поступили бы иначе, а главное — добились бы большего успеха?..
Еще неполны, отчасти и противоречивы данные о том, как возникло кронштадтское восстание, какими поводами оно было вызвано и что определило его катастрофический конец. По-видимому, роковой оказалась не стремительность большевистской атаки ночью, за туманом, и не измена командира 6 форта — а опрометчивая посылка ледокола «Ермак» на помощь петроградским повстанцам. Задержанный большевиками «Ермак» петроградцам не помог, а кронштадтцев погубил: они лишились возможности, пробив лед, окружить себя водным поясом, отрезавшим большевиков от Кронштадта, но не Кронштадт от внешнего мира и Петрограда.
Самый характер движения, его основной психологический тон вырисовывается, однако, уже теперь с достаточной
Стр. 349
отчетливостью. Это было движение, которое рассчитывало на победу не кровью и пушками, а правдою. Свои шансы оно видело не столько в превосходстве своей крепостной артиллерии и природной неприступности, сколько в психической заразительности примера — подвига Давида, вышедшего против Голиафа с одной пращой в руке, но зато и с твердой верой в несокрушимую правоту своего дела в душе.
Все восстание протекало именно под этим знаком, определяя собою всю технику, стратегию и тактику борьбы. Оно началось с подвижничества и кончилось мученичеством.
Кронштадт поднялся не с кличем «хлеба» для себя, не для удовлетворения своих профессиональных нужд в увеличении пайка, ускорении демобилизации, роспуске трудовой армии, уплате пенсий — как это бывало при предыдущих восстаниях; не с ленинским лозунгом «грабь награбленное»; не с махновским «земля ваша, жиды наши» — с требованием свободы, свободы для себя и для других. Это слово свобода не сходит с их уст. Они хотят «освобождения от всякого гнета и насилия», свержения «коммунистического ига». Они требуют свободы передвижения из города в деревню и из деревни в город, свободы труда, свободной торговли, снятия заградительных отрядов, охраны личных и политических прав и, наконец, главного, предполагающего предыдущее, — свободно избранных Советов. Черный плакат с надписью: «Вечная память погибшим в борьбе за свободно избранные Советы» покрывает останки тех, которых Кронштадт торжественно хоронил накануне собственного падения.
В первом же радио «Временный Революционный Комитет матросов, красноармейцев и рабочих г. Кронштадта» несколько, может быть, неуклюже пишет:
«Трудящиеся Кронштадта решили более не поддаваться краснобайству коммунистической партии, называющей себя якобы представительницей народа, тогда как на деле выходит совсем наоборот.
Местные коммунисты сами признают свои ошибки.
...предлагаем вам немедленно присоединиться к Кронштадту, установить прочную связь, дабы общими усилиями достичь долгожданной свободы».
Священного слова «свобода» повстанцы не забывают ни во время огневого боя, ни во время состязания с противником призывами и увещаниями.
В статьях «Мы и Они» и «За что мы боремся?», напечатанных в № 6 кронштадтских «Известий», ярко передано господствовавшее среди восставших настроение. Стр. 350
«Прочь руки от власти, руки, обагренные в крови погибших за дело свободы, за борьбу с белогвардейщиной, помещиками и буржуазией».
«Гнуснее и преступнее всего созданная коммунистами нравственная кабала: они наложили руку на внутренний мир трудящихся, принуждая их думать только по-своему, прикрепив рабочих к станкам, создав новое рабство (курсив мой. — М. В.). Сама жизнь под властью диктатуры коммунистов стала страшнее смерти. Здесь поднято знамя восстания для освобождения от трехлетнего насилия и гнета, владычества коммунистов, затмившего трехсотлетнее иго монархизма. Здесь, в Кронштадте заложен первый камень третьей революции... Без одного выстрела, без капли крови совершен первый шаг. Трудящимся не нужна кровь. Они прольют ее только в момент самозащиты. У них хватит выдержки, несмотря на все возмутительные действия коммунистов, чтобы ограничиться лишь изоляцией их от общественной жизни».
Эти немногие слова дают исчерпывающее представление о характере движения. В них передано и то, что делает Кронштадт таким красочным и привлекательным, и то, что не могло не обусловить его крушения.
На собрание представителей воинских частей и организаций, на котором образован был Временный революционный комитет, были допущены и коммунисты. Удалили лишь комиссара балтфлота Кузьмина и председателя большевистского совета Васильева — все же прочие большевики были признаны полномочными и равноправными «в общей (?..) работе». Изолированным на короткое время большевикам, «признавшим свои ошибки», вместе со свободой возвращается оружие для того, чтобы, снова признав ошибочным свое первоначальное «признание», они могли в критический момент ночной атаки ударить в тыл повстанцам, великодушно даровавшим им жизнь и свободу.
Кронштадтцы отвергли помощь со стороны не только несоциалистических элементов, но даже — «нелевых социалистических партий». В состоянии «крайней необходимости» они даже продовольственную помощь не решаются принять от всякого, ограничиваясь лишь помощью демократических и краснокрестных организаций. И то — помощь для гражданского населения, а не для повстанцев. Чтобы население не страдало от восстания и так как «не должно быть ни голодных, ни сытых, — все равны», гарнизон делится с населением последним полуфунтом хлеба из солода.
«Никаких переговоров о военной поддержке и о присылке продовольствия у нас с Финляндией не было и не могло быть, — опровергает Кронштадтское радио Стр. 351
измышления врага. — Военного запаса и продовольствия у нас хватит на столько времени, сколько нужно, чтобы свергнуть коммунистическую власть. Если же борьбе нашей суждено затянуться, то мы, может быть, принуждены будем из-за своих раненных героев, детей и жителей просить продовольствия извне».
Не для себя, а для других и из-за других... Да и то — может быть... Даже перспектива голодающих товарищей и детей не освобождает восставших кронштадтцев от той нравственной кабалы большевиков, при которой те продолжают, на расстоянии, «принуждать их думать только по-своему»... Ленин тонко учитывал силу этой кабалы, когда, спекулируя на болезненной щепетильности повстанцев, цинично издевался: Кронштадт не может принять помощи от иностранцев, ибо тогда «все их будут рассматривать как предателей России» (Интервью в «The New York Herald»).
Кронштадт задается заведомо утопической мечтой: заставить большевиков капитулировать не перед физической силой, а перед моральной стойкостью и благородством. После первой ночной атаки большевиков кронштадтские «Известия» пишут:
«опять пойдут полки, подгоняемые одетыми и сытыми коммунистами, прячущимися за вашей спиной подальше от наших снарядов, чтобы угостить вас пулеметным огнем, если вы не захотите подставлять свою голову, защищая этих разбойников... Мы не так обращаемся с коммунистами. Всех комиссаров, даже палачей из чрезвычайки, мы кормим тем же пайком, какой едим сами!».
Моральный мотив тут уже явно переходит границы допустимого моралью: он готов оправдать самоубийство во имя сохранения жизни убийцам...
Кронштадт не ищет физической помощи, он довольствуется моральной поддержкой. И за нею он обращается не к правительствам и народам, а к прессе, к «редакциям всех европейских газет», приглашая «товарищей корреспондентов всего мира» «убедиться, за что борется геройский гарнизон». В той физической борьбе, которую Кронштадт ведет сам, он только «принимает вызов» и предпочитает оборону нападению, даже тактически. На другой день после того, как Кронштадт оповестил Москву и Петроград о том, что не признает больше их власти, военные специалисты рекомендовали атаковать Ораниенбаум. Временный Революционный Комитет отклонил этот проект. Отдавая, может быть, дань прошлому — «с позиций не уходим, но в наступление не идем», — опасаясь одиума —
Стр. 352
очутиться в положении нападающего, — Кронштадт воздержался от занятия Ораниенбаума и сам пал жертвой вылазки оттуда: Ораниенбаум сделался операционной базой для башкирских и китайских частей.
Психология и тактика Кронштадта особенно разительны при сопоставлении с психологией и тактикой противника...
Ленин заповедал: «когда в этом есть надобность, следует уметь пускать в ход хитрость, ловкость, нелегальные методы, умолчание правды» (см.: «Радикализм — детская болезнь коммунизма»). И все эти приемы были пущены в ход для того, чтобы воздействовать на чувствительные для кронштадтцев струны, чтобы скомпрометировать их перед другими и даже... в их собственных глазах.
Литвинов стал доказывать, что Кронштадт срывает мирное соглашение с Америкой, тогда как, по Чичерину, Кронштадт — это срыв соглашения с Турцией и Англией. И это как раз в те самые дни, когда в Лондоне, Риге и Москве англичане, поляки и немцы уже дописали последние пункты соглашения с советской властью.
Отказ Финляндии в вывозе провианта большевики выдают за интервенцию Финляндии в пользу кронштадтских белогвардейцев. Выжидательно-безразличное отношение великих держав толкуется как подготовка маршалом Фошем нападения на Россию.
Телеграмма Гучкова американскому президенту Гардингу служит доказательством возвращения к власти буржуазии. Торжественный прием русскими монархистами в Берлине Дмитрия Павловича Романова — доказательство восстановления монархии в России. И. т.д.
Легко догадаться, как на руку пришлось большевикам сообщение о том, что в Кронштадт отправлено 500 номеров газеты «Общее Дело» и что в дальнейшем отправка «Общего Дела» будет производиться ежедневно («Общее Дело», № 238). Или сообщение вроде того, которое было помещено в «Руле», № 100:
«Состоялось (в Берлине) заседание совета монархического объединения, на котором обсуждался вопрос об отношении объединения к происходящим в России событиям. Заседание склонилось к мысли, что современное повстанческое движение как неорганизованный, стихийный взрыв народного возмущения вряд ли может рассчитывать на непосредственный успех. Тем не менее, монархическое объединение не может оставаться равнодушным зрителем борьбы русского народа против больше-
Стр. 353
вистского ига... Восстанию надо помочь, ибо иначе оно грозит России новой анархией.
Советом выработан план оказания помощи восставшим, к осуществлению которого уже приступлено».
Мы знаем достоверно, что фотографические репродукции «Общего Дела» и «Руля» сбрасывались с большевистских аэропланов в Кронштадт. Учитывая настроение восставших, нетрудно рассчитать, какое впечатление производили на них извлечения из органов печати, сочувствовавших Кронштадту, но фактически оказывавших услугу не повстанцам, а их врагам.
«Пуская в ход хитрость, ловкость, умолчание правды» для того, чтобы подорвать у кронштадтцев веру в правоту своего дела, большевики одновременно с тем производили массовые аресты и расстрелы, объявляя заложниками целые семьи, лиц, причастных и непричастных к восстанию. Повторное предложение Кронштадту капитулировать сопровождается угрозой, в случае нового отказа, истребить все мятежное население в возрасте от 9 до 50 лет. За подписью Троцкого и главнокомандующего Каменева издается приказ, предписывающий «в тяжелый момент принимать тяжелые меры: каждому красноармейцу, командиру, комиссару немедля уложить на месте всякого, отказывающегося повиноваться или сеющего ложные слухи». Чтобы поднять революционный пыл у большевистских частей, переодевают захваченных в плен офицеров в мундиры царской службы и демонстрируют их в Ораниенбауме как образцы и символы того, за что борется белогвардейский Кронштадт. Кронштадт блокируют. Прибегают к вероломному злоупотреблению белым флагом. Прибегают к испытанным немецким приемам: облекают солдат в белые, защитного цвета снега, саваны, подгоняя замешкавшихся пулеметами. Повторяют план греков под Троей: сдаются целыми частями в плен, в расчете на гуманность кронштадтцев и с целью очутиться в минуту смятения не впереди, а сзади и среди защитников крепости.
Мог ли Кронштадт победить своими методами врага, применявшего такие приемы?
Можно как угодно относиться к Кронштадту. Можно по-разному расценивать его политические лозунги, о которых подробнее речь будет ниже. Но можно ли отрицать, что это подлинное, низовое, народное движение? Возникшее самопроизвольно, оно от начала и до конца оставалось самим собою, вне чьего бы то ни было воздействия и вне какого бы то ни было содействия. Оно вскрывает в чистом, Стр. 354
почти лабораторном виде природу тех сил, которые несут с собою «третью революцию». Эти силы обнаруживают весьма близкое сходство с теми, которые действовали в марте 1917 года. Это та же психология, тот же энтузиазм и великодушие, та же вера в превосходство внутренней правды и почти мистический страх перед пролитием братской крови, то же святое беспокойство за интересы целого и борьба за свободу и права народа.
Если это недостаточно волевое, излишне морализирующее, чувствительное, общечеловеческое и бескровное считать характерной для мартовской революции семнадцатого года «керенщиной», то нельзя не отметить, что кронштадтские события в марте двадцать первого года неожиданно показали, насколько стихийно близка русскому народу, его самым «оголтелым» низам, — временами по-достоевски исступленным, временами по-толстовски непротивленствующим, — эта самая бескровная керенщина.
Это может казаться отрадным или печальным, достойным проклятий или благословений, но как факт это — непреложно.
II.
Порыв к свободе, стихийный, могучий, убедительный своею непосредственностью — такова была психологическая обстановка, в которой свершался подвиг. Кронштадтцы шли с чистым сердцем, в жертвенном настроении. И, если отличие бунта от революции действительно только в том, что революция рождается «этико-политическим энтузиазмом», как это думает «Руль», — то в Кронштадте бесспорно произошла подлинная революция. Тысячи ценою крови запечатлели свой энтузиазм. Они стихийно возжаждали свободы и неудержимо устремились к ней. Непосредственностью движения, порывом от сердца, а не от рассудка и определенного плана, объясняется и сбивчивость его политических лозунгов. Движение пошло по линии наименьшего идеологического сопротивления, и потому — по линии наибольшей идеологической спутанности.
Накануне того дня, когда движение вылилось в форму восстания, 1 марта команды 1-й и 2-й бригады линейных кораблей на общем собрании решили послать в Петроград делегацию для выяснения положения. На этом собрании, как 16 лет тому назад, перед тем, как идти к царю 9 января, была предварительно выработана «петиция» из 15 «пунктов». Стр. 355
Пункты были скреплены председателем собрания Петриченко. Составленные в момент, когда мирное развитие движения отнюдь не считалось исключенным, эти пункты остались политической платформой движения и тогда, когда оно окончательно разорвало с большевистской властью и открыто перешло в восстание.
Несмотря на то, что первоначально — например, на трехтысячном матросском митинге в помещении морского училища или в воззвании Петроградского Революционного Комитета от 25 февраля — выдвигалось требование созыва Учредительного Собрания, кронштадтские «пункты» весьма далеки от этого требования. Они всецело проникнуты «рабоче-крестьянской» точкой зрения и исходят от «славного герба трудового государства — серпа и молота». Пункты требуют:
«1). Ввиду того, что настоящие советы не выражают воли рабочих и крестьян, немедленно сделать перевыборы советов тайным голосованием, причем перед выборами провести свободную предварительную агитацию всех рабочих и крестьян.
2). Свободу слова и печати для рабочих и крестьян, анархистов и левых социалистических партий.
3). Свободу собраний и профессиональных союзов и крестьянских объединений.
4). Собрать не позднее 10 марта 1921 г. беспартийную конференцию рабочих, красноармейцев и матросов Петрограда, Кронштадта и Петроградской губ.
5). Освободить всех политических заключенных социалистических партий, а также всех рабочих и крестьян, красноармейцев и матросов, заключенных в связи с рабочими и крестьянскими движениями.
6). Выбрать Комиссию для пересмотра дел заключенных в тюрьмах и концентрационных лагерях.
7). Упразднить всякие политотделы, так как ни одна партия не может пользоваться привилегиями для пропаганды своих идей и получать от государства средства для этой цели.
8). Немедленно снять заградительные отряды.
9). Уравнять паек для всех трудящихся, за исключением вредных цехов.
10). Упразднить коммунистические боевые отряды во всех воинских частях, а также на фабриках и заводах — разные дежурства со стороны коммунистов, а если таковые дежурства или отряды понадобятся, то можно назначать в воинских частях от рот, а на фабриках и заводах по усмотрению рабочих».
И т. д.
Смысл этих пунктов ясен: это — протест против тирании и злоупотреблений властью большевиками, сделавшими из Советов своекорыстную частную антрепризу, обслуживающую их партийные нужды. Это протест против Стр. 356
правителей, а не против «существующего строя». Отрицается порядок, установленный господством большевиков в Советах, но не самый советский режим. Не из каких-либо тактических соображений и не из нужды, не в сознании необходимости временно использовать существующие политические формы, а в полном убеждении в принципиальном превосходстве Советов над Учредительным Собранием стали кронштадтцы на защиту трудовластия взамен народовластия. «Рабочие и крестьяне неудержимо идут вперед, оставляя за собой и Учредилку с ее буржуазным строем и диктатуру партии коммунистов с ее чрезвычайкой и государственным капитализмом». («Известия» г. Кронштадта, № 6.)
Здесь обнаруживается не только политическая незрелость движения, но и гибельные результаты трехлетней умственной кабалы. Так безраздельно было большевистское влияние, так однообразно-настойчива пропаганда и самая фразеология, что они продолжали владеть умами даже тогда, когда люди уже сбросили с себя одежды ветхого Адама-большевизма.
«Труженик, разве для того ты свергнул царизм и сбросил керенщину, чтобы посадить себе на шею опричников Малют Скуратовых с фельдмаршалом Троцким во главе?»
— риторически вопрошает «Воззвание к рабочим, красноармейцам и матросам», выпущенное Временным Революционным Комитетом 13 марта. Не только слова, самое построение фразы необычайно типично для большевистских ораторов и авторов. Многим ли, например, отличаются московские «Известия» ВЦИК, когда в тот же день они пишут: «рабочие и крестьяне никогда не променяют своего первенства в первой в мире трудовой республике на чечевичную похлебку Учредилки»?..
Всю свою ударную идеологию повстанцы сосредотачивают на изобличении большевистской партии и ее символов Троцкого и Зиновьева. Они даже противополагают «кровожадного душегуба» «Трепова-Троцкого» и «откормившегося Зиновьева» — «заслуживающему доверия», но «не знающему правды» и «растерявшемуся» Ленину. Быть может, здесь обычный прием, побуждающий снимать ответственность с главы, с монарха, способного лишь ошибаться и переносить ее на слуг, на «дурных советников», повинных за свои и за чужие прегрешения. Быть может, тут есть кое-что и от другой психологии... Во всяком случае, политические представления Кронштадта не выходят за пределы советских идей и классового построения государственной власти. Стр. 357
Даже в момент наивысшего подъема мысли повстанцев, когда свой порыв к свободе они пытаются из душевного настроения перевести в принцип политического действия, им не удается преодолеть уровень советской идеологии. Пусть в требовании «свободно избранные советы», «вольное объединение рабочих, крестьян и трудовой интеллигенции» логический центр и политическое ударение лежит в свободном избрании и в вольном объединении — принципиально это не меняет дела: власть некоторых, большевистской олигархии заменяется властью многих, пусть очень многих — трудящихся; но не всех, не демократией. И в этом не количественное, как между «немногими» и «многими», а принципиальное, качественное различие.
Кронштадт постигла неудача, конечно, не потому, что вместо Учредительного Собрания он выставил требование «свободно избранные Советы», что, по сравнению с существующим порядком в России, являлось, конечно, требованием и революционным, и прогрессивным. Неудача Кронштадта, поскольку она была вызвана идеологическими причинами, объясняется тем, что, стремясь к новой жизни, он продолжал пребывать во власти старых слов и идей.
Это быль, а не укор, запоздалый и никчемный...
Былое владеет грядущим не только в мире вещей, а и в мире идей и образов. Вещи отмирают, а представления о них сохраняются. Исчезают и представления, память о которых остается лишь в словах... Исчезнут — уже «хлопают дверями», значит, скоро уйдут — те, кто 3 1/2 года систематически «накладывали руку на внутренний мир трудящихся, принуждая их думать только по-своему». Но еще надолго, быть может, сохранится в народной памяти идея Советов и родное и близкое для нее слово «рабоче-крестьянская» власть, власть трудящихся.
Источник: http://www.emigrantika.ru/bib/57-narodine-kron